В рамках своего турне в поддержку последнего альбома Honeymoon всемирно известная певица Лана Дель Рей посетит Москву и завтра, 10 июля, выступит на фестивале Park Live. В преддверии концерта HELLO! лично выяснил у королевы драмы, что скрывается за ее образом и почему она так грустит.
Произносишь «Лана Дель Рей» — и перед глазами встает картинка словно из старого кино: дива из Америки 60-х едет по шоссе в никуда. Уже потом возникает голос с завораживающим тембром, которым Лана поет о любви, вечности и конце света.
Ее карьера когда-то началась именно с «картинки»: в 2011 году видео на песни Ланы Video Games и Blue Jeans попали в Сеть и тут же стали популярны. Ни ранее записанные треки, ни концерты в артхаусных клубах Нью-Йорка, ни поддержка отца, предпринимателя Роберта Гранта, не помогли ей добиться успеха. Зато помог стиль, которого она придерживается с тех пор.
На самом деле ее зовут Элизабет Вулридж Грант. В личном досье — посещение католической школы, проблемы с алкоголем в подростковом возрасте, изучение философии в Нью-Йорке, богатые родители и большие перспективы, которым она изменила с музыкой. Эту биографию Лана в интервью всегда рассказывает по-разному — что-то преувеличивая, о чем-то умалчивая. Воспоминания она переплавляет в песни, а созданные в голове образы — в сценическую реальность, которая ей дороже настоящей. В действительности для Ланы слишком мало поэзии.
Мы беседуем с Ланой накануне концерта в Москве. Говорим не столько о предстоящем выступлении, сколько о поисках себя, муках творчества. «Музыка — не единственное, что интересует меня, — говорит она. — Я с детства мечтала о мире кино, грезила фестивалем в Каннах». Но пока участие в кинематографе ограничивается для певицы написанием заглавных треков к известным кинофильмам — «Большие глаза», «Великий Гэтсби», «Малефисента» и «Век Адалин». А еще говорим о «старой доброй» грусти. Как замечает сама певица: «Она никогда не покидала меня, мои будни до сих пор отравлены этим чувством».
Лана Дель РейЛана, за последние четыре года у вас вышло три альбома. Создается впечатление, что у вас никогда не бывает творческого застоя.
Если бы. У меня все чаще появляются периоды, когда я не могу написать ни строчки. К тому же я постоянно в движении, на гастролях. И если в начале карьеры я наивно полагала, что смогу писать в дороге, — знаете, романтика, путешествие, — то позже оказалось, что сосредоточиться и перестать лениться у меня получается лишь дома, в Америке. Я запираюсь с музыкантами в студии, не вылезаю оттуда несколько недель, и в итоге альбом готов.
Все ваши пластинки разные, и вместе с тем у вас очень узнаваемый стиль: атмосфера 60-х, минорные настроения, медленный темп. Вы и сами почти не двигаетесь на сцене — в противовес активным современным исполнителям…
Мало кто знает, но на самом деле я просто обожаю танцевать. (Улыбается.) Помню, когда мы делали мой третий альбом Ultraviolence в Нашвилле, то в конце каждого дня включали записанные треки и отрывались как могли. Мой музыкальный продюсер Дэн Ауэрбах приглашал в студию своих друзей, иногда мы просто приводили туда людей, которых встретили прямо в магазинчике за углом, а один раз вместе с нами танцевала актриса Джульетт Льюис. Я тогда впервые в жизни погрузилась в такую творческую атмосферу, заново открыла себя. И сама стала более открытой.
До этого вы были замкнуты?
До этого я просто чувствовала себя одинокой, лишней. Но когда вокруг тебя столько людей, которые любят то же, что и ты, когда все в тебя верят, ты и сам поневоле начинаешь верить в себя. И теперь, когда начинается запись, я словно в другой вселенной, где мне хорошо, и мне все равно, смотрит на меня кто-то или нет. Возможно, у меня все не так удачно в реальной жизни: не везет в любви, ссоры в семье… Но моя жизнь в студии — это одно сплошное счастье. Там у меня всегда хорошее настроение.
Вы выросли в небольшой американской деревне под названием Лейк-Плэсид. Наверное, уже там начали чувствовать себя лишней?
Наоборот — у меня тогда была куча подруг, мы были очень похожи и совершенно неразлучны. Мы сбегали на вечеринки, встречались с парнями постарше… А потом про все это узнали родители, и в 14 лет меня отправили в интернат. Там я в основном общалась только с одним учителем. Ему было 22 года, и именно он познакомил меня с песнями Джеффа Бакли и поэзией Аллена Гинзберга. Когда после окончания учебы я в 19 лет приехала в Нью-Йорк, то начала искать единомышленников, людей, которые думали и чувствовали как я. Но потом поняла, что опоздала. О романтике и песнях уже никто не говорил: мои сверстники были одержимы карьерой, деньгами, успехом.
И что вы сделали?
Я отказалась от этой гонки. Забросила обучение в университете Нью-Йорка, о котором так мечтали мои родители, и шесть долгих лет просто писала песни, работала официанткой и начала выступать в клубах друзей. Конечно, мне было страшно, что окружающие подумают: «Кем она себя возомнила?! Да какая из нее звезда!» Но мне, как бы нескромно это ни звучало, просто нравилась моя музыка.
Лана Дель РейКак отнеслись к вашему решению родители?
Никогда не забуду, как ко мне уже после первого успеха пришел в студию отец. Шла запись моего второго альбома Born To Die, и он был потрясен тем, как я уверенно давала указания продюсеру, как пела. Родители всегда знали, что я хотела стать певицей, и в чем-то даже помогали мне, хоть я и не оправдала их ожиданий по поводу карьеры. Но думаю, что именно после этого момента в студии они поняли, что я действительно способна многого добиться.
Музыка помогла вам найти то, чего вы так хотели, — единомышленников?
Да, теперь я постоянно провожу время с музыкальными группами вообще и с мужчинами в частности. Они же в основном играют в музыкальных группах. (Улыбается.) Я люблю мужчин, с ними легко. Думаю, я сама скоро стану настоящей оторвой в такой компании.
Многие ваши иконы и ролевые модели — Джефф Бакли, Эми Уайнхаус, Мэрилин Монро, Курт Кобейн — умерли молодыми, некоторые из них в 27 лет (представители так называмого «клуба 27» — Ред.)
(Перебивает.) Они никогда не нравились мне только потому, что рано ушли. Просто, видимо, такова судьба тех, кем я восхищаюсь. Мне не нравится эта романтизация ранней смерти. Любой артист гораздо полезнее, когда он жив.
Лана, вы верите в настоящий талант, во вдохновение?
Всю свою жизнь я была твердо уверена лишь в одном — что у меня есть талант. До моего дебюта я десять лет писала песни, и это была самая главная, самая стабильная сторона моей жизни. И единственное, что на самом деле расстраивает меня сейчас, — те самые «провалы» вдохновения, застои, которые стали случаться все чаще. Но я не отчаиваюсь, я нашла новый способ разбудить музу. Недавно я ехала к океану, чтобы поплавать, и начала напевать какой-то мотив во время езды. Так и езжу теперь — с диктофоном и распевая песни. Прямо как в кино.