В рамках своего турне в поддержку последнего альбома Honeymoon всемирно известная певица Лана Дель Рей посетит Москву и завтра, 10 июля, выступит на фестивале Park Live. В преддверии концерта HELLO! лично выяснил у королевы драмы, что скрывается за ее образом и почему она так грустит.
Произносишь «Лана Дель Рей» — и перед глазами встает картинка словно из старого кино: дива из Америки 60-х едет по шоссе в никуда. Уже потом возникает голос с завораживающим тембром, которым Лана поет о любви, вечности и конце света.
Ее карьера когда-то началась именно с «картинки»: в 2011 году видео на песни Ланы Video Games и Blue Jeans попали в Сеть и тут же стали популярны. Ни ранее записанные треки, ни концерты в артхаусных клубах Нью-Йорка, ни поддержка отца, предпринимателя Роберта Гранта, не помогли ей добиться успеха. Зато помог стиль, которого она придерживается с тех пор.
На самом деле ее зовут Элизабет Вулридж Грант. В личном досье — посещение католической школы, проблемы с алкоголем в подростковом возрасте, изучение философии в Нью-Йорке, богатые родители и большие перспективы, которым она изменила с музыкой. Эту биографию Лана в интервью всегда рассказывает по-разному — что-то преувеличивая, о чем-то умалчивая. Воспоминания она переплавляет в песни, а созданные в голове образы — в сценическую реальность, которая ей дороже настоящей. В действительности для Ланы слишком мало поэзии.
Мы беседуем с Ланой накануне концерта в Москве. Говорим не столько о предстоящем выступлении, сколько о поисках себя, муках творчества. «Музыка — не единственное, что интересует меня, — говорит она. — Я с детства мечтала о мире кино, грезила фестивалем в Каннах». Но пока участие в кинематографе ограничивается для певицы написанием заглавных треков к известным кинофильмам — «Большие глаза», «Великий Гэтсби», «Малефисента» и «Век Адалин». А еще говорим о «старой доброй» грусти. Как замечает сама певица: «Она никогда не покидала меня, мои будни до сих пор отравлены этим чувством».
Если бы. У меня все чаще появляются периоды, когда я не могу написать ни строчки. К тому же я постоянно в движении, на гастролях. И если в начале карьеры я наивно полагала, что смогу писать в дороге, — знаете, романтика, путешествие, — то позже оказалось, что сосредоточиться и перестать лениться у меня получается лишь дома, в Америке. Я запираюсь с музыкантами в студии, не вылезаю оттуда несколько недель, и в итоге альбом готов.
Все ваши пластинки разные, и вместе с тем у вас очень узнаваемый стиль: атмосфера 60-х, минорные настроения, медленный темп. Вы и сами почти не двигаетесь на сцене — в противовес активным современным исполнителям…
Мало кто знает, но на самом деле я просто обожаю танцевать. (Улыбается.) Помню, когда мы делали мой третий альбом Ultraviolence в Нашвилле, то в конце каждого дня включали записанные треки и отрывались как могли. Мой музыкальный продюсер Дэн Ауэрбах приглашал в студию своих друзей, иногда мы просто приводили туда людей, которых встретили прямо в магазинчике за углом, а один раз вместе с нами танцевала актриса Джульетт Льюис. Я тогда впервые в жизни погрузилась в такую творческую атмосферу, заново открыла себя. И сама стала более открытой.
До этого вы были замкнуты?
До этого я просто чувствовала себя одинокой, лишней. Но когда вокруг тебя столько людей, которые любят то же, что и ты, когда все в тебя верят, ты и сам поневоле начинаешь верить в себя. И теперь, когда начинается запись, я словно в другой вселенной, где мне хорошо, и мне все равно, смотрит на меня кто-то или нет. Возможно, у меня все не так удачно в реальной жизни: не везет в любви, ссоры в семье… Но моя жизнь в студии — это одно сплошное счастье. Там у меня всегда хорошее настроение.
Вы выросли в небольшой американской деревне под названием Лейк-Плэсид. Наверное, уже там начали чувствовать себя лишней?
Наоборот — у меня тогда была куча подруг, мы были очень похожи и совершенно неразлучны. Мы сбегали на вечеринки, встречались с парнями постарше… А потом про все это узнали родители, и в 14 лет меня отправили в интернат. Там я в основном общалась только с одним учителем. Ему было 22 года, и именно он познакомил меня с песнями Джеффа Бакли и поэзией Аллена Гинзберга. Когда после окончания учебы я в 19 лет приехала в Нью-Йорк, то начала искать единомышленников, людей, которые думали и чувствовали как я. Но потом поняла, что опоздала. О романтике и песнях уже никто не говорил: мои сверстники были одержимы карьерой, деньгами, успехом.
И что вы сделали?
Я отказалась от этой гонки. Забросила обучение в университете Нью-Йорка, о котором так мечтали мои родители, и шесть долгих лет просто писала песни, работала официанткой и начала выступать в клубах друзей. Конечно, мне было страшно, что окружающие подумают: «Кем она себя возомнила?! Да какая из нее звезда!» Но мне, как бы нескромно это ни звучало, просто нравилась моя музыка.
Никогда не забуду, как ко мне уже после первого успеха пришел в студию отец. Шла запись моего второго альбома Born To Die, и он был потрясен тем, как я уверенно давала указания продюсеру, как пела. Родители всегда знали, что я хотела стать певицей, и в чем-то даже помогали мне, хоть я и не оправдала их ожиданий по поводу карьеры. Но думаю, что именно после этого момента в студии они поняли, что я действительно способна многого добиться.
Музыка помогла вам найти то, чего вы так хотели, — единомышленников?
Да, теперь я постоянно провожу время с музыкальными группами вообще и с мужчинами в частности. Они же в основном играют в музыкальных группах. (Улыбается.) Я люблю мужчин, с ними легко. Думаю, я сама скоро стану настоящей оторвой в такой компании.
Многие ваши иконы и ролевые модели — Джефф Бакли, Эми Уайнхаус, Мэрилин Монро, Курт Кобейн — умерли молодыми, некоторые из них в 27 лет (представители так называмого «клуба 27» — Ред.)
(Перебивает.) Они никогда не нравились мне только потому, что рано ушли. Просто, видимо, такова судьба тех, кем я восхищаюсь. Мне не нравится эта романтизация ранней смерти. Любой артист гораздо полезнее, когда он жив.
Лана, вы верите в настоящий талант, во вдохновение?
Всю свою жизнь я была твердо уверена лишь в одном — что у меня есть талант. До моего дебюта я десять лет писала песни, и это была самая главная, самая стабильная сторона моей жизни. И единственное, что на самом деле расстраивает меня сейчас, — те самые «провалы» вдохновения, застои, которые стали случаться все чаще. Но я не отчаиваюсь, я нашла новый способ разбудить музу. Недавно я ехала к океану, чтобы поплавать, и начала напевать какой-то мотив во время езды. Так и езжу теперь — с диктофоном и распевая песни. Прямо как в кино.